Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому
каждому слову
своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице
своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Давно пора бы
каждомуВернуть
своей дорогою —
Они рядком идут!
У
каждогоСвой сказ про юродивого
Помещика: икается,
Я думаю, ему!
Краса и гордость русская,
Белели церкви Божии
По горкам, по холмам,
И с ними в славе спорили
Дворянские дома.
Дома с оранжереями,
С китайскими беседками
И с английскими парками;
На
каждом флаг играл,
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие праздники,
Не день, не два — по месяцу
Мы задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные,
Свои актеры, музыка,
Прислуги — целый полк!
Возьмем в пример несчастный дом, каковых множество, где жена не имеет никакой сердечной дружбы к мужу, ни он к жене доверенности; где
каждый с
своей стороны своротили с пути добродетели.
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что
каждый должен искать
своего счастья и выгод в том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
Хотя бесспорно, что
каждый из сих трех сортов обывателей обязан повиноваться, но нельзя отрицать и того, что
каждый из них может употребить при этом
свой особенный, ему свойственный манер.
Грустилов, с
своей стороны, подавал пример истинного благочестия, плюя на капище Перуна
каждый раз, как проходил мимо него.
Каждый из злоумышленников, в
свою очередь, оговорил по куче других злоумышленников.
В этой крайности Бородавкин понял, что для политических предприятий время еще не наступило и что ему следует ограничить
свои задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"наука о том, колико
каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит".
Во-первых, они окружили себя целою сетью доносов, посредством которых до сведения Грустилова доводился всякий слух, к посрамлению его чести относящийся; во-вторых, они заинтересовали в
свою пользу Пфейфершу, посулив ей часть так называемого посумного сбора (этим сбором облагалась
каждая нищенская сума́; впоследствии он лег в основание всей финансовой системы города Глупова).
— Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не такое уж пугало, как люди несмысленные о сем полагают. Смысл
каждой конституции таков: всякий в дому
своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
Каждая слобода имела в
своем владении особенные луга, но границы этих лугов были определены так:"В урочище,"где Пётру Долгого секли" — клин, да в дву потому ж".
И стрельцы и пушкари аккуратно
каждый год около петровок выходили на место; сначала, как и путные, искали какого-то оврага, какой-то речки да еще кривой березы, которая в
свое время составляла довольно ясный межевой признак, но лет тридцать тому назад была срублена; потом, ничего не сыскав, заводили речь об"воровстве"и кончали тем, что помаленьку пускали в ход косы.
Он приписывал это
своему достоинству, не зная того, что Метров, переговорив со всеми
своими близкими, особенно охотно говорил об этом предмете с
каждым новым человеком, да и вообще охотно говорил со всеми о занимавшем его, неясном еще ему самому предмете.
— Только я не знаю, — вступилась княгиня-мать за
свое материнское наблюдение за дочерью, — какое же твое прошедшее могло его беспокоить? Что Вронский ухаживал за тобой? Это бывает с
каждою девушкой.
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их. Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение на лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь
каждый надел
свое кольцо, невольно замерла у него на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
Независимо от
своей воли, он стал хвататься за
каждый мимолетный каприз, принимая его за желание и цель.
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, — сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими знакомыми, воздав
каждому должное, то есть пошутив с дамами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный
своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.
И, перекрестив друг друга и поцеловавшись, но чувствуя, что
каждый остался при
своем мнении, супруги разошлись.
Не чувствуя движения
своих ног, Ласка напряженным галопом, таким, что при
каждом прыжке она могла остановиться, если встретится необходимость, поскакала направо прочь от дувшего с востока предрассветного ветерка и повернулась на ветер.
Перед отъездом Вронского на выборы, обдумав то, что те сцены, которые повторялись между ними при
каждом его отъезде, могут только охладить, а не привязать его, Анна решилась сделать над собой все возможные усилия, чтобы спокойно переносить разлуку с ним. Но тот холодный, строгий взгляд, которым он посмотрел на нее, когда пришел объявить о
своем отъезде, оскорбил ее, и еще он не уехал, как спокойствие ее уже было разрушено.
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на
свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на
каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
Если бы не это всё усиливающееся желание быть свободным, не иметь сцены
каждый раз, как ему надо было ехать в город на съезд, на бега, Вронский был бы вполне доволен
своею жизнью.
Старый князь, как и все отцы, был особенно щепетилен насчет чести и чистоты
своих дочерей; он был неблагоразумно ревнив к дочерям, и особенно к Кити, которая была его любимица, и на
каждом шагу делал сцены княгине зa то, что она компрометирует дочь.
Вронский уже несколько раз пытался, хотя и не так решительно, как теперь, наводить ее на обсуждение
своего положения и
каждый раз сталкивался с тою поверхностностию и легкостью суждений, с которою она теперь отвечала на его вызов.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший
каждому сказать приветствие. — Мы вот с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с тех пор не были в Москве. — Ну, Таня, вот тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, — на все стороны говорил он. — Как ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в
своей и по трепливая сверху другою.
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить не
своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он останавливался после
каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего не отвечала. — Это так. Теперь вопрос в том: можешь ли ты продолжать жить с
своим мужем? Желаешь ли ты этого? Желает ли он этого?
— Что вы говорите! — вскрикнул он, когда княгиня сказала ему, что Вронский едет в этом поезде. На мгновение лицо Степана Аркадьича выразило грусть, но через минуту, когда, слегка подрагивая на
каждой ноге и расправляя бакенбарды, он вошел в комнату, где был Вронский, Степан Аркадьич уже вполне забыл
свои отчаянные рыдания над трупом сестры и видел в Вронском только героя и старого приятеля.
«Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать
свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за
свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной,
каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
— Пойдемте к мама! — сказала она, взяв его зa руку. Он долго не мог ничего сказать, не столько потому, чтоб он боялся словом испортить высоту
своего чувства, сколько потому, что
каждый раз, как он хотел сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся слезы счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при
каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в
своем воображении то, что он отвечал ему.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря
каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене
своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
У них шел
свой разговор с Левиным, и не разговор, а какое-то таинственное общение, которое с
каждою минутой всё ближе связывало их и производило в обоих чувство радостного страха пред тем неизвестным, в которое они вступали.
Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том, что он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым. Ни тот, ни другой не высказывали причины
своего раздражения, но они считали друг друга неправыми и при
каждом предлоге старались доказать это друг другу.
Анна легла на
свою постель и ждала
каждую минуту, что он еще раз заговорит с нею.
Они медленно двигались по неровному низу луга, где была старая запруда. Некоторых
своих Левин узнал. Тут был старик Ермил в очень длинной белой рубахе, согнувшись, махавший косой; тут был молодой малый Васька, бывший у Левина в кучерах, с размаха бравший
каждый ряд. Тут был и Тит, по косьбе дядька Левина, маленький, худенький мужичок. Он, не сгибаясь, шел передом, как бы играя косой, срезывая
свой широкий ряд.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о
своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь,
каждую минуту думал, что в его душе живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за
свое мнимое спасение.
Всякое лицо, с таким исканием, с такими ошибками, поправками выросшее в нем с
своим особенным характером,
каждое лицо, доставлявшее ему столько мучений и радости, и все эти лица, столько раз перемещаемые для соблюдения общего, все оттенки колорита и тонов, с таким трудом достигнутые им, — всё это вместе теперь, глядя их глазами, казалось ему пошлостью, тысячу раз повторенною.
Она теперь с радостью мечтала о приезде Долли с детьми, в особенности потому, что она для детей будет заказывать любимое
каждым пирожное, а Долли оценит всё ее новое устройство. Она сама не знала, зачем и для чего, но домашнее хозяйство неудержимо влекло ее к себе. Она, инстинктивно чувствуя приближение весны и зная, что будут и ненастные дни, вила, как умела,
свое гнездо и торопилась в одно время и вить его и учиться, как это делать.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они и друзья, хотя они обедали вместе и пили вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что
каждый думает только о
своем, и одному до другого нет дела. Облонский уже не раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо сближения и знал, что надо делать в этих случаях.
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке
свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел на огороженный пчельник, в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему,
каждый с
своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные в нынешнем году.
Кити ходила с матерью и с московским полковником, весело щеголявшим в
своём европейском, купленном готовым во Франкфурте сюртучке. Они ходили по одной стороне галлереи, стараясь избегать Левина, ходившего по другой стороне. Варенька в
своем темном платье, в черной, с отогнутыми вниз полями шляпе ходила со слепою Француженкой во всю длину галлереи, и
каждый раз, как она встречалась с Кити, они перекидывались дружелюбным взглядом.
Познакомившись с Варенькой, Кити всё более и более прельщалась
своим другом и с
каждым днем находила в ней новые достоинства.
Ближе и ближе подходили собаки, минуя одна другую,
каждая ведя
свою нить; ожидание бекаса было так сильно, что чмоканье
своего каблука, вытаскиваемого изо ржавчины, представлялось Левину криком бекаса, и он схватывал и сжимал приклад ружья.
Левин шел всё так же между молодым малым и стариком. Старик, надевший
свою овчинную куртку, был так же весел, шутлив и свободен в движениях. В лесу беспрестанно попадались березовые, разбухшие в сочной траве грибы, которые резались косами. Но старик, встречая гриб,
каждый раз сгибался, подбирал и клал зa пазуху. «Еще старухе гостинцу», приговаривал он.
На
каждом протяжении
своей прогулки, и большею частью на паркете светлой столовой, он останавливался и говорил себе: «Да, это необходимо решить и прекратить, высказать
свой взгляд на это и
свое решение».
— У
каждого есть в душе
свои skeletons, [скелеты, иносказательно — скрытые неприятности,] как говорят Англичане.
—
Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди мысли исполняют
свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
Уж не раз испытав с пользою известное ему средство заглушать
свою досаду и всё, кажущееся дурным, сделать опять хорошим, Левин и теперь употребил это средство. Он посмотрел, как шагал Мишка, ворочая огромные комья земли, налипавшей на
каждой ноге, слез с лошади, взял у Василья севалку и пошел рассевать.